История восстания декабристов

Расплата за "воздух свободы"

Тайная переписка заключенных декабристов

Роль прислуги у Рылеева и других заключенных равелина выполнял солдат Никита Нефедьев. Он подавал умываться, приносил еду, убирал посуду. Это был маленького роста человек "с выражением на лице неизъяснимой доброты", - как пишет Михаил Бестужев. Он шепотом разговаривал с арестантами, жалел их, старался услужить чем-нибудь. Но декабристы его услужливостью пользовались осторожно, так как его легко было погубить. Однажды в ответ на какую-то просьбу Михаила Бестужева он сказал: "Пожалуй, можно. Но за это нашего брата гоняют сквозь строй". И все же - "можно"!

Когда арестанты спрашивали Нефедьева, как его имя, он отвечал: "Зачем, ваше высокоблагородие, вам знать мое имя. Я человек мертвый".

"Я готов был упасть на колени перед таким нравственным величием одного из ничтожных существ русского доброго элемента, - пишет Михаил Бестужев, - даже не развращенного тюремным воспитанием".

Позже - в 1830 или 1831 году, - когда в крепости сидели польские революционеры, "они его не пощадили", пишет Бестужев. Нефедьев взялся выполнить какую-то просьбу, был пойман, наказан шомполами и умер в госпитале.

Каким-то образом, вероятно через Нефедьева, Рылеев узнал, что в "офицерской" камере сидит князь Евгений Оболенский. 21 января 1826 года, в день Святого Евгения, Рылеев попросил Нефедьева передать Оболенскому крошечный обрывок бумаги со стихами - это было поздравление с днем именин:

Прими, прими, святый Евгений,
Дань благодарную певца,
И слово пламенных хвалений,
И слезы, катящи с лица.
Отныне день твой до могилы
Пребудет свят душе моей:
В сей день твой соимянник милый
Освобожден был от цепей.

"При чтении этих немногих строк радость моя была неизъяснима, - говорит Оболенский. - Теплая душа Кондратия Федоровича не переставала любить горячо, искренно". Оболенский не нашел способа ответить Рылееву.

Через несколько месяцев, уже в июне, Никита Нефедьев принес Оболенскому два кленовых листа и положил в дальний угол, куда не проникал взгляд часового. "Я спешу к заветному углу, - пишет Оболенский, - подымаю листья и читаю:

Мне тошно здесь, как на чужбине,
Когда я сброшу жизнь мою?
Кто даст криле мне голубине,
Да полечу и почию.
Весь мир как смрадная могила!
Душа из тела рвется вон.
Творец! ты мне прибежище и сила,
Вонми мой вопль, услышь мой стон:
Приникни на мое моленье,
Вонми смирению души,
Пошли друзьям моим спасенье,
А мне даруй грехов прощенье
И дух от тела разреши.

Кто поймет сочувствие душ... тот поймет и то, что я почувствовал при чтении этих строк. То, что мыслил, чувствовал Кондратий Федорович, сделалось моим".

Оболенский не мог не заметить, что это стихотворение, в котором использованы мотивы пятьдесят четвертого псалма, напоминает "Исповедь Наливайки", где вожак народного восстания берет на себя "грех жестокий, грех ужасный" ради того, "чтоб только русскому народу вновь возвратить его свободу", - и он готов "на душу принять" ради того же "грехи татар, грехи жидов, отступничество униатов, все преступления сарматов". Неволя для него - ад, свобода - рай.

В первом своем показании Рылеев пишет: "Я прошу одной милости - пощадить молодых людей, вовлеченных в Общество". И в первом письме к Николаю I из крепости: "Прошу об одной милости: будь милосерд к моим товарищам: они все люди с отличными дарованиями и с прекрасными чувствами". В стихотворении, написанном на кленовых листьях, - к Творцу: "Пошли друзьям моим спасенье". Он хотел бы погибнуть один за всех. Искупить их "грех ужасный", пусть и мнимый.

Это послание Рылеева к Оболенскому - одно из самых трагических стихотворений в русской поэзии.

"Его вопиющий голос вполне отразился в моей душе", - говорит Оболенский.

На клочке оберточной бумаги, иглой, в течение двух дней накалывал Оболенский свой ответ Рылееву, - это была какая-то молитва в прозе.

Рылеев ответил кратким, страстным письмом: "Любезный друг! Какой бесценный дар прислал ты мне! Сей дар чрез тебя, как чрез ближайшего моего друга, прислал мне сам Спаситель... Я ему вчера молился со слезами. О, какая была эта молитва, какие были эти слезы - и благодарности, и обетов, и сокрушения, и желаний за тебя, за моих друзей, за моих врагов, за мою добрую жену, за мою бедную малютку, словом - за весь мир!"

Затем Рылеев прислал Оболенскому еще одно - уже последнее свое - стихотворение, в котором говорит, что "блажен, в ком дух над плотью властелин", и которое кончает словами: "И, как орел, на небо рвусь душой, но плотью увлекаюсь долу". Рылеев знал, что он погибнет. И, укрепившись, сколько возможно, душой, он не мог уничтожить в себе жажды жизни.

- Что, Рылеев здоров? - спросил как-то Михаил Бестужев Никиту Нефедьева.

- Здоров, - отвечал солдат едва слышно. - Но грустит... Такой бледный. Уж больно бумагами мучат.